Быт и обычаи народа абхазского (азега)

Сборник сведений о кавказских горцах за 1872 г., по поводу сочинения г. Дубровина “Очерк Кавказа и народов его населяющих”.

При сложных обстоятельствах находились все путешественники, посещавшие Абхазию до 1865 г., то есть до выезда владетеля из края (прим. владетель Абхазии был выслан из страны в ноябре 1864 г.). Не смотря на то, что страна эта считалась присоединенной к России с 1810 года, до 1865 года наши отношения к ней ограничивались сношением администрации с владетелем, и всякое вмешательство во внутренний быт страны строго возбранялось в силу Высочайшей Грамоты Императора Александра I, даровавшей владетелям Абхазии право внутреннего управления. Основываясь на этом всякое вмешательство нашей администрации во внутренние дела этой страны встречало со стороны владетелей ее протесты и жалобы, постепенно низведшее в ней нашу власть на уровень деятельности военно-полицейский. Обязанности наши сосредоточились в поддержании владетельской власти, в случае надобности, вооруженной силой, и в исполнении распоряжений владетеля касающихся высылке из края или тюремного заключения лиц, по мнению владетеля заслуживающих этого; последнее исполнялось без всякого разбора даже причин, подававших поводу к наложению наказаний. Оградив себя от вмешательства нашей администрации и вверив управление округами членами своей фамилии, владетели значительно расширили свою власть на счет прав всех сословий населения. Полный произвол, которым они при этом пользовались, еще более заставлял их опасаться чьего-либо постороннего вмешательства в отношении их к населению и потому они старались противодействовать этому всеми силами.

Население Абхазии до того было возбуждено против русских, что слова автора “Воспоминаний кавказского офицера”, — приводимые г. Дубровиным: “беспрестанно получали известия о солдатах и казаках, убитых из лесу невидимо кем” — подтверждались до 1865 года. Русские были безопасны за стенами своих укреплений; неосторожно отделявшегося от команды офицера или солдата или находили убитым через несколько дней, или они исчезали бесследно. Так житель села Куланырхуа аамста (дворянин) Тада Лакрба, специально занимавшийся убийством русских солдат, — по словам жителей, пользовался особым расположением и покровительством владетеля Абхазии Михаила (Хамудбея) Чачба. Такое замкнутое положение наших войск лишало их всякой возможности знакомства с бытом туземцев, и лица управлявшие войсками, расположенными в крае, имели самое превратное понятие, не только о сословных отношениях, домашнем быте и правах абхазов, но даже и о правах членов владетельской фамилии.

Если сведения о внутренней жизни абхазов, собиравшиеся официальным путем, не могли быть верны, то еще менее можно полагаться на описания путешественников, имевших возможность посещать, нельзя сказать, Абхазию, а занятые нашими войсками пункты на берегу моря. Даже лица рекомендованные исключительной заботливости владетеля были безопасны только в его доме. Владетели между лицами всех сословий всегда имели много таких врагов, которые не решились бы на открытую вражду, но которые охотно подкарауливали бы его из-за куста или сделали бы вред его приближенному, а тем более иностранному гостю, находившемуся под покровительством русских. Этим они могли попробовать подорвать доверие к нему нашего правительства. Дюбуа-де-Монпере, в своем путешествии по Абхазии, мог посетить только Гудауту, Лыхны, Келасур, Сухум и укрепление Бамбора, из которых в первых трех пунктах были члены владетельской фамилии и сам владетель, а в последних двух штабы русских войск. Желанию автора “Воспоминаний кавказского офицера” познакомиться ближе с Абхазией всегда противопоставлялась какая-либо опасность, не только от бродивших по краю недовольных абреков, но даже от членов владетельской фамилии, враждовавших с Михаилом, и потому он должен был ограничиться поездами и осмотром приморской дороги и посещением резиденции владетеля в селе Лыхны, близлежащего укрепления Бамбора и селение Келасур, бывшего резиденцией князя Гасанбея Чачба.

Единственными лицами, кои могли представить верную картину быта абхазов, до удаления из края владетеля, относись к народу беспристрастно и отрешаясь для этого от взглядов владетеля и высших сословий, были адъютанты князя Михаила; но из них мы не встречаем в литературе ни одного.

Указав в общих чертах, какие препятствия встречали в Абхазии лица желавшие изучить этот край и быт его населения, я должен заметить что в последнее время управления краем владетеля Михаила, препятствия эти значительно увеличились. Привыкший во все время своего властвования к полному невмешательству русской администрации в его дела, кн. Михаил, вследствие личных торговых выгод от сношений с Турцией, окружил себя турками и дал им полную свободу пропагандировать в населении, вместе с учением Мухаммеда, ненависть к русским. Предубеждения против русских властей и против их вмешательства во внутренние дела страны были так сильны у абхазов, что после выезда кн. Михаила Чачба, нужно было несколько лет самого усиленного и добросовестного труда со стороны администрации, чтобы сблизиться с народом и внушить к себе хоть небольшое доверие. Насколько вскоре после выезда кн. Михаила возможно было изучение быта абхазов и их сословных отношений, видно из того, как были приняты населением в 1865 г. чиновники горского управления, исключительно командированные с этой целью. Народ отказался давать им какие-либо показания, не хотел знакомить их со своим домашним бытом и со своими материальными средствами. Сбор сведений и превратное толкование населению лицами высших сословий цели его были одной из причин, вызвавших восстание абхазов в 1866 г. Таким образом изучение домашнего быта абхазов, их сословных прав, их социальных отношений было почти недоступно до 1867 г., то есть до времени окончательно водворения русской администрации.

Прим. AbkhazDNA: Далее мы пропустим часть где называются имена путешественников дававших сведения о Абхазии и почему вся описанная ими информация скорее всего несет множество ошибок или же предвзята.

Абхазы не молятся за своих владельцев и не испытывают благоговения. Обычай этот, во время существования крепостного права, был распространен в Мегрелии, но не думаем что и там он был результатом чистого сердечного побуждения, а смотрим на него, как на доказательство угнетенности положения низших классов. Можно думать, что распространение этого обычая в Мегрелии относится ко времени начала возведения в сан священников лиц из низших сословий, не смотря на носимый ими сан, продолжавших находится в крепостной зависимости от своих владельцев. Как же доказательство, в каком унижении духовенство было в Абхазии при владетеле Михаиле, жители приводят следующий случай. Однажды заболела жена владетеля (прим. Цуцу Дадиани) и по совету медика ей надо было поставить промывательное; владетель Михаил не хотел допустить, чтобы это было сделано каким-либо из мужчин, а так как женская прислуга не знала, как взяться за дело, то владетель приказал проделать всю операцию над находившемся в это время у него священником, чему последний беспрекословно повиновался. Унижение подобных священников доходило до того, что, приходя, даже по обязанности духовника, в дом тавада или аамста, они целовали полу его чохи. Абхазы же действительно в конце молитвы упоминали фамилию Чачба, как владетеля, и фамилию Ачба, некогда управлявшую по преданиям Абхазией, но никогда не упоминали ни одного из остальных фамилий тавадов или аамста. Какими чувствами вообще дарили зависимые сословиях своих патронов видно из молитвы, читаемой при свадебном обряде, приводимой г. Дубровиным на 48 стр. Под словами “вспхъ-тпъхъ”, “которые лишают нас собственности и нарушают у нас тишину и спокойствие” — подразумеваются именно владельцы.

Затем следуют заметки г. Завадского, бывшего в тридцатых годах строевым офицером и потом исправлявшего должность правителя канцелярии начальника отделения Черноморской береговой линии, — собранные им тогда сведения он напечатал в 1867 г. Время знакомства его с Абхазией совпало со временем управлением краем владетеля Михаила и вместе с тем со временем проявлениям им самого полного произвола. В этот период все обычные сословные отношения были нарушены, и ссылаться на узаконенные народным обычаем права могли только два-три человека тавадов или аамста, выдавившихся из среды и, так сказать, завоевавших себе исключительное положение, или особенным вниманием к ним правительства, или, еще более, родственными и дружественными связями с соседними горскими племенами. Владетель, сильный поддержкой русских войск, не признавал права и преимущества высших сословий, а эти старились делать тоже самое относительно ниже их стоящих сословий. Если основываться на явлениях, происходивших во времена управления Абхазией владетелем Михаилом, то придется составить самое ложное представления о правах владетельской фамилии и некоторых его приближенных и бесправности и беззащитности остального населения. Какой гарантией в это время были узаконены обычаем отношения можно судить по тому, что владетель продавал лиц привилегированных фамилий в рабство, как он поступил с аамста Лакрба из села Куланырхуа. Ссылал их без всякого суда в Сибирь, и отобранные у них имение отдавал своим родственникам; как например было сделано с тавадом Тагу Ачба, подвластные и имущество которого были отданы княгине Кесарии Чачба, или с тавадом Емхаа из Джирхуа, подвластные которого были отданы дворянину Кацу Маан. Облагал непомерным штрафом своих врагов, взамен его отбирая все имущество виновного. Тавады и аамста ни разу не проявили протеста своего против действий владетеля, а старались только, пользуясь им, расширять свои права на анхаю и ахою. Но здесь они встречали более единодушия чем в своей среде, и иногда коллективный протест нескольких многочисленных фамилий зависимых сословий заставлял их отказываться от своих попыток. Замечательно каким образом выражался этот протест: например жители села Джирхуа (общины Емхы), узнав то, что владетель без их ведома, передал повинности их Кацу Маан, послали анхаю Эбжноу к джигетам просить у них приюта и вслед за этим все население направилось за реку Бзып. Уговоренные стариками, посланными владетелем, они возвратились на прежнее место жительства, но только тогда, когда Кац Маан, в присутствии тех же стариков, дал обещание, что права жителей общины ни в чем не будут нарушены, и в этом обязательстве заставил сына своего дать клятву на горе Дыдрыпш, в присутствии почетных жителей общины Емхы.

К этому времени управления Михаила относится возвышение сословия ашнакума, которые из простой прислуги владетеля часто делались его личными советниками и исполнителями его приказаний. Заняв это положение, они вступали в родственные связи с тавадами и аамста. Но подобные связи являлись нарушением прав высших сословий и что сословная гордость последних оскорблялись подобными браками, доказательством этому может служить то, что большая часть подобных браков заключалась по настоянию и при посредства владетеля, что в родство с ашнакума вступали разоренные, притесняемые своими родственниками боковые линии родов высших сословий, надеявшихся при помощи новых родственников улучшить свое положение, все подобные браки считались и считаются до сей поры неравными, и линии тавадов и аамста совершающие такие браки считаются уронившими свое достоинство.

При таком искажении всех сословных отношений г. Завадский знакомился с Абхазией, и на сколько верны собранные им сведения можно видеть из составленного им списка владетельских имений, в который включены целые селения, такие в котором владетелю были подвластны всего 2-3 двора. Там где царствует произвол управителя и тем поощряется произвол других, определить право каждого сословия довольно трудно, а при отсутствии условий, позволявших сблизиться с народом и проверить показания высших сословий показаниями низших — невозможно. Один упрек можно сделать всем писавшим об Абхазии до 1867 г. — это тот, что они не писали каким путем и при каких условиях добывались ими сведения; подобное предупреждение могло бы служить указанием, с каким доверием относится к этим сведениям.

Составленный Сословно-поземельной комиссией труд в 1869 г. был составлен из опросов около 5 тысяч жителей Абхазии и Самурзакана из всех сословий, начиная от тавадов и аамста, заканчивая ахашвала, что дает право относится к ним с полным доверием…

Приступая же к описанию Абхазии г. Дубровин делит ее на три части: собственно Абхазию, Цабал и Самурзакан; говоря что последняя заселена переселенцами, разновременно переходившими в нее на жительство из Абхазии, Мегрелии, Имеретии и Гурии, почему в западной ее части преобладает абхазский язык, а восточной особое наречие мегрельского. Тем не менее г. Дубровин добавляет то, что “пространство меж реками Хамыш и Енгур населено абхазским племенем”.

Надо думать, что особенности самурзаканскго наречия и были причиной, почему население Самурзакани считали какой-то смесью абхазов, мегрелов, гурийцев и имеретин. Ошибочность подобного основания, к счастью, опровергается тождественным явлением в самой же Абхазии, на противоположном ее конце: все селения прилегающие к реке Бзып, служившей границей между Абхазией и Джикетией, говорят испорченным абхазским языком, в котором встречается много слов убыхского и джикетского языков. Итак, причиной подобного явления может быть иногда чисто внешнее столкновение. Относительно происхождения самурзаканского наречия нельзя отвергать, что начало его лежит гораздо глубже, именно в смешении двух племен, но только в смешении произошедшем около двухсот лет назад, в силу сложившихся обстоятельств, одновременно, а никак не разновременно. Продолжительная покровительственная роль Мегрелии над Самурзаканом, конечно, не могла не оказать влияния не только на язык, но, и отчасти, даже на образ жизни и даже на характер самурзаканцев; но это влияние было незначительным в сравнении с тем, которое преобразовало язык и характер отношений этой страны. Последующее вселение в эту страну мегрелов, гурийцев и имеретин, если оно и происходило, то происходило в самых ограниченных размерах, причем переселенцы терялись в массе населения, не оставляя на нем никакого следа. Причин создавших настоящий строй самурзаканцев и их язык, я коснусь ниже, при изложении краткого очерка истории этого края в последние двести лет.

Все народонаселение Самурзакана числится в 23380 душ, составляющих 4470 дворов, из числа их переселенцы из Мегрелии 373 двора, из которых 183 двора перешли в Самурзакан только после 1866 г., то есть после решения земельного вопроса в Мегрелии. Потому все переселенцы из Мегрелии, Гурии и Имеретии (последних всего несколько десятков дворов) принадлежат к бывшим зависимым сословиям, искавшим себе места для поселения и нашедшим его, благодаря обычаю гостеприимства в Самурзакане. Все же первенствующие население Самурзакана, то есть привилегированные сословия, родственны с родами, живущими в остальной Абхазии, и эта родственность довольна свежа еще в памяти народной. В этом отношении составляет лишь исключение фамилия тавадов Чкотуа, считавших своим родоначальником какого-то монаха, пришедшего проповедовать слово Божие в Самурзакан и поселившегося вблизи основанного им монастыря (на горе Нацимери). Действительно фамилия тавадов Чкотуа поселена на берегу реки Ингур в селении Саберио, лежащем вблизи горы, на которой видны еще развалины. Другая фамилия самурзаканских тавадов, Шат-ипа, хоть и носит это название, но происходит от тавадов Чаабалырхуа, из которых один по имени Шат, поселился в Самурзакане. Тавадов и жноскуа (аамста), носящих одинаковые фамилии с тавадами и азнаурами Мегрелии, Имеретии и Гурии в Самурзакане и вовсе нет.

К восточной границе Самурзакана прилегают селения: Речху, Саберио, Дихазурга, Чубурхинджи, Тагелони, Набакеви и Отобая, первенствующие фамилии в которых — Инал-ипа, Чачба, Маан, Акиртаа и Ачба — родственны абхазским тавадам и аамста носящим те же фамилии. Если от привилегированным фамилиям перейти к пиошам (анхаю), составляющим главную массу населения, то и здесь то же самое явление: исключительно большинство из них носят те же самые фамилии, какие носят анхаю подвластные общинам в которых главенствуют родственники их в остальной Абхазии, с той лишь разницей что живущие в Самурзакане прибавляют к своим фамилиям окончание -я (иа): так, Зухба, Квадзба и Тарба, подвластные Маан Пицундского округа, Зухбая, Квадзбая, Тарбая — самурзаканских Маан; Ахба — ачандарских Ачба, Ахбая — тагелонских; Киба — аацинских Акиртаа, Килбая — чубурхинджских и т.п. Фамилии же пиошей не встречающиеся в остальной Абхазии, признают себя коренными жителями Самурзакана и некоторые из насчитывают десять или двенадцать предков, живших в этом крае, так что подобных жителей, даже ежели их предки действительно вышли из Мегрелии, мы никак не можем считать мегрелами.

Родственная связь самурзаканского населения с абхазским начинает исчезать в сословие дельхаморе (ахою, агыруа), в котором многие фамилии чисто мегрельского происхождения. Причина этому — существовавшая в Мегрелии в значительных размерах продажа крестьянских семейств по одиночке, тогда как в Абхазии подобная продажа строго запрещалась обычаем. Принадлежность в Абхазии и Самурзакане значительного числа лиц из сословия ахою к коренным жителям Мегрелии дала повод дать этому сословию кроме коренного абхазского названия ахою, другое, именно агыруа, что в переводе с абхазского значит мегрел. Численность сословия этого в Самурзакане до 430 дворов.

Но мы думаем, что такому ограниченному числу лиц мегрельского происхождения, вселившихся в страну, никак нельзя приписать влияние на язык самурзаканцев. В противном случае придется удивляться, почему подобного влияния не произошло в других частях Абхазии, где в каждом участке ахою из мегрелов рассыпаны почти в таком же количестве, что и в Самурзакане.

Потому население Самурзакана нельзя никак считать смесью абхазов, мегрелов, гурийцев и имеретин; оно абхазское и мы согласны дать веру тому порядку заселения этой страны предками настоящих ее обитателей, который сохранился в народной памяти.

По преданию народа около двухсот лет тому назад, все народонаселение живущее на плоскости между Ингуром и Галидзгой, было страшно разоряемо войнами, происходившими между имеретинским царем и одишским Дадиани, всегда в минуту опасности переходившим за Ингур. Вследствие этого часть населения бежала в Абхазию, благодаря своему отдаленному расположению жившую спокойно, часть в Мегрелию, а остальные сгруппировались в отдаленных и неприступных ущельях гор. Только предки жителей настоящего села Бедиа, считавшие своей защитой древний храм, решились остаться на месте. В таком запустелом положении страна находилась до поселения в ней Куапа Чачба.

Когда Дгешиа Чачба (прим. AbkhazDNA: правил около 1700-1710 гг., территория же Самурзакана была присоединена к Абхазии при его дяде Сустаре Чачба, правившем около 1650 г.), видя невозможность одному управлять Абхазией, назначил в настоящий Самурзакан брата своего Куапа. На принадлежность настоящего Самурзакана в древности к Абхазии, есть указание Вахушта, он говорит “Леон, царь Абхазии, сделал следующее разделение: один эристав управлял в Цхоме, другой в Бедии и третий в Абхазии”. На пространство между реками Псырдзха и Бзып Дгешиа назначил своего младшего брата — Кана. Куап отправляясь в новую страну и не рассчитывал на поддержку незначительного местного населения, он составил дружину из охотников, тавадов и аамста, которые, по народному обычаю, последовали за ним с частью своих подвластных. Дружине понравились новые места и она не замедлила, расселившись по стране, перетащить туда и свои семейства. Малочисленное оставшееся местное население признало охотно покровительство пришельцев, так-как надеялось найти в них своих защитников. Но имеретинские цари и Дадиани не хотели без боя уступить страну, находившуюся долгое время под их покровительством, а потому новые поселенцы должны были много вытерпеть от их нападений, прежде чем Мурзакан Чачба, сын Куапа, не разбил в начале прошлого столетия имеретинского царя. Оградив себя с этой стороны, Мурзакан пользуясь слабостью и зависимостью от Турции владетеля Левана (Хамуда), внука Дгешии, который, как происходивший от старшей линии, считался владетелем всей Абхазии, отложился от него и назвал управляемую им часть Абхазии Самурзаканом. Что Самурзакан составлял в то время часть Абхазии видно из того, что название сохранившиеся за следующим абхазским округом, лежащим между реками Галидзга и Кодор, Абжуа, что значит по-абхазски срединный.

При наследниках Мурзакана самостоятельность Самурзакана пошатнулась и мегрельские Дадиани, пользуясь родством с этой линией Чачба и слабость последовавших за Мурзаканом владетелей: Хутунии, Соломона и Левана, простерли на страну эту свое влияние, прекратившееся на время в конце прошлого столетия, с принятием владетельских прав над всей Абхазией Келешбеем. Келешбей, с целью заставить Дадианов отказаться от своего вмешательство в дела Самурзакана, двинулся на Зугдиди, где Григорий и Манучар Дадиани, не ожидавшие его нападения, заключили с Келешбеем мир, по которому отказались от притязаний своих на Самурзакан. Взяв за обеспечение мира сыновей Дадианов и назначив управлять Самурзаканом своего сына Мехмедбея, Келешбей дал ему в пожизненное пользование доходы с окрестных жителей Анаклии, занятой турецким гарнизоном, и возвратился в Сухум. Дадианы прибегли под покровительство России и, принеся ей подданство, начали склонять к тому же родственника своего Манучара (Манчу) Чачба, управляющего Самурзаканом после смерти Мехмедбея и занятия русскими войсками Анаклии. Ошибочное занятие Анаклии, считавшейся принадлежащей Турции и вверенной последней охранению Келешбея, дало возможность вступить в переговоры с последним. Келешбей, желая принять подданство России, между другими условиями, выговаривал возвращение ему отнятых Дадианом селений, принадлежащих Самурзакану и неправильно приписываемых Мегрелии. Подобная просьба может служить доказательством того, что Келешбей считал Самурзакан принадлежащим Абхазии. Справедливость этого подтверждается историческим документом. Через поручика Амереджибова, посланного к Келешбею для ведения переговоров, Келешбей просил секвенирования селений прилегающих к реке Ингур, отнятых Дадианом. Манучар Чачба в это время, независимо от Келешбея, начал действовать в духе присоединения Самурзакана к России и сношения по этому поводу с кн. Цициановым вел через родственников своей жены, Дадианов. По присоединению к России Самурзакана, Манучар не долго правил и умер в 1813 г., оставив двух малолетних сыновей, над которыми принял опеку тесть его Дадиани. Пользуясь правом опекуна, Дадиани управлял не только имениями Александра и Дмитрия (Нахара) Чачба, но, и именем их, и всем Самурзаканом, чему не противился сын Келешбея Сефербей (Георгий) Чачба, принявший также при посредничества Дадиани подданство России и признанный последней владетелем Абхазии. Такое послабление и, почти добровольный отказ Сефербея от наследственного права владетеля Абхазии на Самурзакан, объясняется непрочностью его собственного положения. Будучи незаконным сыном Келешбея и получил звания владетеля помимо прямого наследника, при поддержке не только ходатайством, но и вооруженной помощью своего родственника Дадиани, он ввиду притязаний Асланбея и Гасанбея, заботился только о сохранении своих прав в Абхазии, предоставив Дадиани распоряжаться в Самурзакане. В конце своего правления Сефербей, однако, сделал слабую попытку присоединить Самурзакан и с этой целью перенес резиденцию свою на границу Абжуйского округа и Самурзакана, но влияние Дадиани было так сильно, что он ничего не успел сделать.

В 1828 г. старший сын Манучара Чачба, Александр, был сослан в Сибирь, а в 1831 г. убит Таргелом Дадиани и младший сын Манучара, Дмитрий, почему владетель Мегрелии поспешил предъявить права свои на владения Манучара Чачба. Объяснив, что Манучар хоть и был владетелем, но подчинялся Мегрелии и что под словом наследство Манучара надо понимать весь Самурзакан. Бывший в это время владетелем Абхазии Михаил (Хамудбей) протестовал против подобной несправедливости и результатом его настояний было то, что в Самурзакане учредили особое приставство. Однако Дадиани успел впоследствии отнять от Самурзакана несколько селений примыкающих к Мегрелии и отделенных рекой Ингур, переменявшей в начале столетия свое течение. Селение эти были признаны родовыми имениями Манучара Чачба.

Допуская полную тождественность отношений и образа жителей прежних жителей Самурзакана с мегрелами, можно ли допустить, чтобы завоеватели, абхазы, подчинив себе страну и внеся новый значительный элемент населения, не изменили этих отношений, сообразно выработанным в собственном своем отечестве? Это тем более должно быть случиться, что сословные отношения абхазов значительно мягче существовавших в Мегрелии и потому завоеванные видели, в замене их новыми, облегчение для себя. В свою очередь завоеватели также не остались без влияния на них туземного населения, и это изменение выразилось в изменении языка, образовавшее особое наречие абхазского, называемое самурзаканским, и частью в некоторых религиозных обрядах. Но прошедшая двухсотлетняя давность не дает теперь права считать потомков оставшегося населения в Самурзакане мегрелами; оно, под влиянием абазов, совершенно изменилось и все различие его от последних осталось лишь в носимых ими фамилиях.

Другая цель рассказа о прошлом Самурзакана — это указать ошибочность предположения г. Дубровина о том, что Самурзакан не входила в состав Абхазии и наравне с цебельдинцами, джигетами и медовеевцами составляла отдельную аристократическую республику (прим. AbkhazDNA: под Абхазией в конце 19 в. понимались три прибрежных округа оставшиеся под контролем владетеля; остальные же округа, которые при Дгешии были частью его владений и там жили его подвластные отпали при его наследниках от власти владетелей). Положим, в основание представленного мной исторического очерка Самурзакана легло сохранившееся в народе предание, но я думаю, что ему можно дать веру. Все событие, произошедшие еще двести лет назад, еще довольно верно сохраняются в предании, в особенности в народе, которого вся история находится в этом хранилище; но если при этом многие события упоминаемые в предании, подтверждаются и историческими документами и если настоящая социальная жизнь самурзаканцев и абхазов говорит в пользу основной идеи предания, то, мне кажется, история не имеет права пренебрегать им. Все события в Самурзакане и самая последовательно их почерпнута мной из устного предания и только проверена случившимися под рукой историческими документами. Но сопоставляя их с настоящим положением Абхазии и Самурзакана, они до того кажутся вероятными, что я без опасения основываю на них опровержение предположения, составленного г. Дубровиным о Самурзакане.

Последующее влияние Мегрелии, конечно, должно было отразиться на жизни и общественных отношениях самурзаканцев, но он совершенно не смогло уничтожить дух прежних, выработанных жизнью, отношений. Последовательная зависимость сословий, но зависимость не рабская, а служащая всегда основой семейного быта, зависимость, зиждущаяся на уважении старших лиц, принявших на себя заботу об общем благе, и явившаяся сознательно, в следствии необходимости создания прочного союза, для обеспечения себя от внутренних и внешних врагов, — такая зависимость лежала в основе всех отношений самурзаканцев и абхазов. Если назвать эти страны республиками, то ника не в смысле аристократических, а в более обширном смысле.

Основным элементом силы и единства этих обществ было не высшее сословие, а масса известной части населения, от которой зависело значение, сила, а в следствии того и положение привилегированных фамилий. Самое значительное по числу сословие анхаю играло важную роль в общественной жизни абхазов. Будучи совершенно свободным и полными собственниками своих земель, они составляли значение высших фамилий, к которым пристраивались. Образцами строя жизни абхазского племени нужно считать джигетов, псхувцев и ахчипсоу. Эти общества, состоя в последнее время без всякого чужестранного влияния, сохранили свой прежний строй, тогда как в Абхазии и Самурзакане, благодаря влиянию Турции и Мегрелии, права среднего сословия (анхаю) подвергли некоторое ограничение. У джигетов, псхувцев и ахчипсоу анхаю никогда не отбывали никаких повинностей. Тавад или аамста в Абхазии был влиятелен до тех пор, пока был способен выполнять свое значение — быть главой союза: как только он делался неспособным для этой роли, его оставлял народ и он оканчивал свою жизнь частным собственником, с двумя-тремя двора анхаю, оставшимися ему преданными, по большей части вследствие родственных (конечно не кровных, а по абхазскому обычаю воспитания) отношений.

Если бы общественное значение тавадом или аамста было так велико, как предполагает г. Дубровин, то многие линии первенствующих фамилий не пали бы совершенно, и взамен их, не возвысились бы фамилии малоизвестные и вовсе не принадлежавшие к привилегированным сословиям.

В селении Отхара (Бзыпской Абхазии) проживают Тоулах-ипа Чачба, что в переводе “Сыны Тоулаха”, но это не значит что они родные сыны Тоулаха. В Абхазии и Самурзакане все члены нисходящей линии от какого-нибудь замечательного предка прибавляют его имя, таким образом Чачба из села Отхара носят имя своего прапрадеда Тоулаха Чачба. Они потомки Кана Чачба, управлявшего, два столетия столетия тому назад, частью Абхазии. После смерти Тоулаха, наследники его не сумели поддержать своего значения, и жители признавшие их покровительство, перешли под протекторат выходцы из Кабарды Циш, потомки которого первенствуют теперь в селе Отхара и отделившемся от него селе Бача. Тоже самое повторилось в самурзаканском селении Дихазурга, где фамилия пиошей (анхаю) Микия возвысилась над фамилией жноскуа (аамста) Маан; в селе Калдахуара, где фамилия Барас сделалась настолько же влиятельной, как и фамилия тавадов Инал-ипа; в селе Аацы, где по слабости аамста Акиртаа, часть их подвластных признала покровительство Багба. Во всех этих случаях обладание тавадским или аамста званием ничего не значило, если представители их делались неспособными к тому делу, к которому были призваны. Они терялись в толпе, и уступали место тому кого предпочитал им народ, причем неаристократическое происхождение последнего ничего не значило перед его заслугами, умом, ловкостью и энергией. Часто, тавад и аамста, сходя с поприща общественной деятельности, получал какую-нибудь позорную кличку, с которой и умирал: так например, гудавский Маан Мсоуст прозывался хунцалаху (застрявший в грязи). Народу нужен был не тавад или аамста, а человек способный оберегать его самостоятельность, его право и руководить общественной защитой.

Говоря, что в Абхазии преобладает элемент аристократический, г. Дубровин старается тавадом и аамста придать соответствующее этому значение и увеличивает аристократический элемент присоединением к нему мелких дворян. Мы не знаем, кого автор относит к числу мелких дворян. Судя по тому, что он считает в Абхазии и Самурзакане восемь дворянских фамилий (прим. AbkhazDNA: коих намного больше, в 1868 г. в дворянском звании было принято сорок фамилий Большой Абхазии, из которых старыми считались Маан, Лакрба и Званба), то есть вероятно: Маан, Лакрба, Званба, Акиртаа, Миканба, Блабба, Барас и Цишба, — он этим исчерпывает весь контингент дворян, не только признаваемых в этом звании всем населением (первые пять фамилий), но и таким, которые, по слабости некоторых линий дворянских родов, усилились в более позднее время и потому называются в Абхазии аамста-кяч (короткие дворяне). Надо полагать, что к числу мелких дворян он также причисляет ашнакума, которых сравнивает в правах с дворянами. Но такое причисление их к привилегированному сословию неправильно, так как ашнакума не способны были давать покровительство, в следствии чего они не имели подвластных себе анхаю (прим. AbkhazDNA: сословная ячейка анхаю цкя и вовсе считала себя статусом выше чем фамилии ашнакума, которые в отличии от них были обязаны службе).

В правах тавадов и аамста в последнее время не существовало разницы, но и в прежние времена тавады не имели такого значения, которое им приписывает г. Дубровин. Их голос в общем совете всегда имел большое значение, как голос людей, считавшихся развитыми и мыслящими в делах управления; им отдавалось полное уважение, как лицам, занимавшим высшее положение; но все это делалось до той поры, пока кто-либо из них проступком своим или слабостью не терял прежнего своего значения.

Тавад вовсе не считался лицом неприкосновенным и за убийство тавада, по обычаю, плата возвышалась до цены в 32 мальчика, лошадь и полное вооружение, и хотя кровомщение в Абхазии было явлением обыкновенным, но бывали примеры, что тавады не прибегали к нему. Не приводя примером позднейшего времени, когда, по словам некоторых, под влиянием деспотического управления владетелем Михаилом, значение высших сословий немного пало, я укажу на убийство тавада Цанба, бывшее четыре поколения тому назад. Суд из тавадов и аамста определил вознаграждение за его кровь, равное положенному народным обычаем и, после расчета убийца не подвергся никакому преследованию. Вскоре после этого один из пастухов убил тавада Инал-ипа, и убил неслучайно, а подкарауливши, так-как давно заметил, что этот тавад был большой лакомка до кислого молока и отыскивал его всюду, где-бы пастух его ни прятал вблизи своего кутана. Пастух убил Инал-ипа тем же самым ковшом, в котором было молоко, что было равносильно убийству палкой, считавшемуся для родственников убитого более тяжким оскорблением, нежели убийство огнестрельным оружием или кинжалом: и из-за этого убийства не последовало ожесточенного кровомщения, а обыкновенный расчет по суду. Так-же точно, и даже не судом, а просто добровольным приношением подарков, равной суммы, определенной народным обычаем, окончилось дела пиоша (анхаю) Багира Джинджал, убившего тавада села Окум, Хаджилобея Емхаа, укравшего быка.

Если так высоко стояли в общественном мнении тавады, как писали все утверждавшие о правах их, на основании только их преувеличенных показаний, то они всеми силами отстаивали бы своего положения и, по крайней-мере, в делах личного оскорбления не шли бы на сделки, предпочитая таким образом материальные выгоды чувству оскорбленного самолюбия. Они вооружались бы в тех случаях, где унижение одного из них носило оскорбление сословию их. Между прочем случаи доказывают совсем другое. Тавад Нарчоу Инал-ипа, на дочери которого был женат дядя последнего владетеля, Гасанбей Чачба, когда в 1832 г. не исполнил приказания владетеля, требующего, чтобы он переселился на прежнее свое место жительства на другой стороне реки Бзып, был схвачен посланными кн. Михаилом, связан ими и перекинутый через седло, привезен к владетелю. Ни Нарчоу, ни его родственники, не мстили за это оскорбление, и не мстили не потому что не могли мстить, а потому что материальные выгоды, которых они лишались с потерей всех подвластных, не сочувствовавших вражде Нарчоуа с владетелем, предпочли чувству оскорбленной чести. Что они могли мстить — это почтил доказал в тоже самое время простой ашнакума Соуфидж Гублия (прим. AbkhazDNA: на тот момент Соуфидж был анхаю, звание ашнакума он получил под конец жизни, которое было закреплено за его потомками), который, за отказ, кн. Михаила Чачба в исполнении его просьбы, более 12 лет, в качестве абрека, грабил Абхазию и грабил бы далее, если бы владетель не изъявил желания прекратить с ним вражду. Что, в свою очередь, владетели не считались лицами неприкосновенными, это доказывает, во-первых, изгнание народом в Турцию братьев Манчи, Зураба и Ширвана Чачба, во-вторых, заговор тавадов Дзяпш-ипа на жизнь оскорбившего их Келешбея, и наконец, в третьих, самое убийство Келешбея, в котором участвовали Дзяпш-ипа и их подвластные.